Про снукер

carera, ну да! Этим искусством овладевают уже позже, а до этого мучаются. То им воспитание не позволяет, то окружение. Бедняжки!
Все равно не смешно!!!

Контра-мат, или О некоторых особенностях русского языка в быту и в СМИ
Что случилось?
Ехала я однажды на Автозавод в переполненном автобусе, стоя на лестнице задней площадки. Почти рядом со мной нетрезвый мужик изрыгал долгий поток непристойностей, — проще говоря, непрерывно матерился. Собеседников при этом у него не было. Вокруг стояли, в основном, молодые парни и мужики. Все молчали. И я молчала минуты три. Дальше моё терпение кончилось.

— Будьте добры, замолчите, пожалуйста, — тихо, но твердо сказала я.

Он захлебнулся, сглотнул, передохнул ровно несколько секунд и начал с новой силой.

Я тоже повысила голос. И поскольку дикция и артикуляция у меня были лучше, то слышно меня было хорошо: «Закрой рот, — сказала я, — народу много, уши заткнуть не получается, да и территория общественная. Отвратно слушать. Надоело!»

И тут случилось удивительное. Мы подъезжали к очередной остановке. Стоящий рядом со мной парень переглянулся со своим другом и тихо сказал мне: «Девушка, посторонитесь, пожалуйста...» Я думала, он выходит и развернулась, прильнув к правому поручню и освободив двери.

Автобус остановился. Двери открылись Парни взяли матерщинника под руки и дружным и точным посылом выкинули из автобуса. «Проветрись, мужик», — флегматично сказал ему вслед парень. Мужик не успел ни вякнуть, ни крякнуть — пространство изменилось с быстротой, от которой он едва устоял на ногах, размахивая руками. Двери закрылись, автобус поехал дальше. Злобно-жалобный мат затихал вдали. Все стоявшие на задней площадке, да что там — половина автобуса, кто слышал и видел сцену, — облегченно и одобрительно рассмеялись.

В этой маленькой истории, которая служит вступлением к моему рассказу, есть немало серьёзных моментов. Один из них: если бы я молчала, действия бы не случилось. Но я не захотела терпеть, и для парней это было руководством к действию.
Оборотни среди слов

Недавно молодая журналистка спросила, как я отношусь к нецензурной лексике в текстах. И я сказала.

Сказала в частности, что, пережив «нецензурное время», надо вновь вернуться к запрету на мат. Что снятие запретов — большой вред. Мата всегда было много в ситуации войны, и, возможно, это будет всегда — в ситуациях агрессии. Чем объяснить? — тем, что атомная энергия продолжения жизни может быть направлена в противоположную сторону, когда нужно победить врага. Иными словами, она — убийственна, когда направлена не по назначению. Как любое выворачивание наизнанку. Сквернословие, мат — не энергия, а её утечки из слабого тела и мозга, он разрушает репродуктивное здоровье нации. Культура — система запретов. Человека без культурного позвоночника, который создается запретами и ограничениями, быть не может, — он расползется, превратится в грязь. Нужны штрафы за сквернословие, и чем больше, тем лучше. «Разнузданность — взнуздать, да и пришпорить...» Такова моя позиция по этому вопросу. Непримиримая, нетолерантная.

Через некоторое время выхожу в магазин, мельком пробегаю глазами по журнальному лотку и... остолбеневаю: вижу на цветной полосе газеты свое лицо, своё имя и под ними крупно: «Русский мат надо беречь». Анонс.

У меня аж в глазах потемнело. С ужасом я разворачиваю газету. И прочитываю уже другой вариант — большими буквами и под своим же именем... Кошмар, летящий на крыльях дня...

Почему моё имя стоит над словами, которые транслируют мои мысли с точностью «до наоборот»?

Оказалось, что заголовки и подзаголовки — это творчество главного редактора. Но при чем тут мое имя, оно же — репутация? Я же говорю совсем другое!

Понятно, что завлекают народ разными средствами, но до чего же достало, когда переворачивают все с ног на голову! Диагноз: средство массовой дезориентации.

При внимательном прочтении с этими заголовками и подзаголовками — непонятно, алогично... Или такова задача? — чтобы все прочнее забывали «массы», что хорошо, а что плохо, чтобы не понимали даже, за что штрафуют, если это — «энергетика» и надо беречь...

Мы не в Европе, это правда. Но в России есть немало своих хороших традиций. Не всякая клубничка сладка, и марш гомосексуалистов — людей, извращающих ту самую энергию, которая извращается и в матерщине, — народ не встречает с распростертыми толерантными объятиями. К сожалению, у нас многие, особенно молодёжь, не понимают и пока не чувствуют, в чем разлагающая опасность мата, а средства информации заигрывают с любой патологией и толерантны теперь ко всему, — уже на последней стадии толерантности (медицинский термин). Толерантность ведет к гибели.
Никто ни разу не говорил?

Раньше к мату относились примерно как к насморку: первый признак нездоровья, с кем не бывает, у всех случается, не столько страшно, сколько противно, неприятно, выходить на люди с этим не принято, в эфире не звучит и так далее. Так было раньше.

Еще раньше все знали, что сквернословие — это грех.

Выхожу я этим летом на пляж, и слышу мат уже со всех сторон, и самое грустное — от девушек и детей. Женский мат особенно отвратителен. И понимаю: немочь одолевает огромное количество народа, немочью заражены глупые девахи, немочь копируют дети, которые, возможно, никогда не узнают, что такое сила и здоровье на своём опыте.

Я мат не переношу, не терплю. И это не мое личное дело. Это дело серьёзное.

Нецензурная лексика — она потому и нецензурная, что всегда она, эта лексика, была табуирована, запрещена — для сцены, для печатного слова, для общественного места. Здоровые инстинкты были сильнее.

А теперь... толерантный — терпимый — организм даже не замечает, что поздновато уже, возможно, и минералочку пить, и виагра не помогает.

А вот другая сценка,

заключительная.

В семнадцатом трамвае едут двое молодых людей и разговаривают матом. Муж моей сестры, отец троих детей, помолчав немного, обращается к парням: «Ребята, вы что? Посмотрите-ка, здесь дети, нельзя же так...»

— Чего нельзя? — удивились парни.

— Да нельзя ругаться в общественном месте, нехорошо это... У вас же сплошной мат...

— Да мы всю жизнь так разговариваем... Вот сколько ездим — а мы всю жизнь на семнадцатом трамвае ездим, — никто ни разу нам ничего не говорил...

Нецензурное время, нецензурная эпоха... И средства массовой информации — даже тогда, когда человека, которого они попросили высказать мнение и который считает своим долгом говорить о проблеме, об опасности, когда этот человек говорит: «Чёрное!», говорят: «Белое». И подписывают его именем.

Что делать, когда слов уже нет? С учётом того, что матом я всё равно не ругаюсь?

Марина Кулакова